Cвятитель Иннокентий (Вениаминов), апостол Сибири и Аляски, когда переводил молитву «Отче наш» для алеутов, среди которых он прожил более 20 лет, заменил слово «хлеб» словом «рыба». У алеутов основной пищей была именно рыба. Как для них перевести «хлеб наш насущный»? И святитель доносит до вновь обращённых всю глубину, суть основной молитвы христиан через близкое и понятное для них слово. А знание языка даёт человеку силу, которая сродни священной. В настоящее время мы часто сталкиваемся с подменой смыслов, размыванием понятий, десакрализацией языка. К чему может привести такое положение дел и насколько это опасно для будущих поколений? Об этом мы беседуем с доктором филологических и философских наук, профессором МГУ имени М.В. Ломоносова Ириной Васильевной Анненковой. Текст: Марина Янгляева

– Ирина Васильевна, большинство Ваших научных публикаций посвящено проблемам русского языка, лингвистике, риторике. В 2015 году Вы напрямую обратились к практике информационной войны в нынешних условиях. С какой целью? – Экстралингвистическая ситуация заставила. Будут государства, будут геополитические интересы – значит, нужно будет всё равно выстраивать ось «свой-чужой». И каждое государство, каждая политическая система будет её формировать и вкладывать в сознание массовой аудитории. Мы оказались в той реальности, которая нам показывает, что пропаганда в худшем смысле этого слова, за которую ругали когда-то советский период отечественной публицистики, отечественные СМИ, обрушивается на Россию извне. Но не только. Внутри страны не выстроена ось «свой-чужой». И, к сожалению, от лица «своих» очень часто говорят «чужие»… – Чёрная пропаганда по Геббельсу? – Да. Чёрная пропаганда, чёрная риторика в чистом виде. Но дело в том, что массовая аудитория не всегда способна чётко идентифицировать «своих» и «чужих»: им кажется, что если говорят на своём, отечественном канале, на своей, отечественной радиостанции – это «свои». Увы, далеко не так. И те СМИ, которые выступают как «свои», выступают с государственнической позиции, на стороне национальной безопасности, национальной самоидентификации, на самом деле часто далеки от народа. Их матрица – космополитическая. Поэтому настал час икс, когда людям надо об этом говорить, потому что иначе мы будем поражены своими же собственными средствами массовой информации.    Массовая аудитория, конечно же, состоит из отдельных личностей. И уровень образования, уровень культурных компетенций, фоновых знаний у всех очень и очень разный. Поэтому если обращаться к этим людям как к единому монолиту, единому целому, то необходимо выставить маяки, на которые аудитория могла бы ориентироваться. Один из таких маяков – язык, на котором мы говорим. Люди должны всё-таки понимать, что язык, по Вильгельму Гумбольдту, – «зеркало души нации». И если мы говорим на красивом национальном литературном языке, то «зеркало» прозрачное, чистое. Если мы продвигаем так называемую варваризацию языка, мы делаем «зеркало» мутным, замутняем собственные души! Так, ориентация на язык того или иного СМИ очень чётко маркирует приоритеты тех людей, которые обращаются к этим СМИ. – В школе, наверное, надо хорошо учиться. Посещать уроки медиаобразования – предмета, который существует в европейских школах, а у нас в стадии обсуждения… – У нас введён обязательный второй иностранный язык при тщедушном таком первом языке, да? А между тем дети-то и своего родного языка не знают – и они не виноваты! На самом деле молодое поколение – это жертвы той системы образования, которая сложилась на сегодняшний день в стране. Школа и семья – это основа.  

– В одном из своих недавних выступлений Вы продемонстрировали, как происходит извращение смыслов в языке, и привели в пример слово «харизма». Можете подробнее об этом рассказать? – Вы знаете, научное сообщество активно отстаивает такую позицию: ничего страшного, если слова, обозначающие священные понятия, постепенно секуляризируются и переходят, например, в разряд политических терминов. И здесь как раз тот самый термин «харизма» – понятие, которое пришло именно из христианства. Если мы возьмём изначальное понимание этого термина, то это благодать, дары Святого Духа, которые изливаются через рукоположение в первую очередь на архиереев как преемников апостолов, ну и на священников в целом тоже. Более того, человек, который… – То есть словосочетание «политическая харизма» в корне неверное? – Изначально – нет. Харизма относилась не столько даже к церковным людям или обычным священникам, а к епископату. Никакой харизмой не обладали и старцы – не было такого обозначения. Что постепенно происходит? Это понятие стало перекладываться на светских лиц, причём так назывались какие-то особенные качества человека, которые тем или иным образом воздействовали на окружающих. То есть возникли «политическая харизма», «харизматическая мудрость» и так далее. На человека, который обладал политической, экономической властью, какими-то другими светскими, не церковными рычагами воздействия, вдруг эксплицировалось понятие харизмы. Произошло умаление достоинства слова! – А умаление достоинства слова в национальном языке может навредить нации? – С сиюмоментной точки зрения, наверное, никакого вреда не будет. А вот с точки зрения будущего, с точки зрения тех процессов, которые постепенно, за счёт вот такой десакрализации в языке, откладываются в сознании гражданина, конечно, нанесут урон развитию нации. Потому что будет происходить уменьшение количества священных понятий. А что это значит? Человек не может жить без святыни. Вот параллель, которая может показаться немного избыточной, но по большому счёту мы наблюдаем это в западном обществе: священники предлагают снять крест с церквей, чтобы не раздражать другие религии – безотносительно номинации этих религий. Что это? На самом деле это последствия тех процессов, которые в меньшей степени представлены в трансформации значения понятия «харизма»: у людей притупляется чувство святого и святыни, оно фактически атрофируется. Постепенно, на генетическом таком уровне. Если брать слово «харизма», у нас это произошло не так давно – лет 20 назад. В западном мире – гораздо раньше: примерно около столетия. Сто лет – это много. Это четыре поколения. Это значит, что люди воспринимают священные понятия не как священные: они стали для них секулярными, а проще – обыденными.

– Сохранять смысл понятий, традиций – задача русской филологии? – Конечно же, наука должна этим заниматься. Правда, у многих современных учёных в России представление такое: мы только фиксируем изменения. Наука должна если не стоять на страже, то хотя бы быть оплотом тех национально-культурных языковых традиций, которые сложились в языке. Я, например, совершенно не противник кофе в среднем роде. Потому что, с одной стороны, кофе в мужском роде – это маркированность грамотного, образованного человека, с другой стороны, с точки зрения грамматической оформленности слово «кофе» должно быть среднего рода. Ничего страшного я в этом не вижу. Но это нейтральное понятие. А вот когда происходят такого рода ценностные сдвиги… Увы, авторитет отечественной гуманитарной науки сегодня настолько низок!.. Причём боюсь, что это, может быть, даже сознательно делается. Делается так, что она не обладает нужной степенью влияния на наши умы. Почему так происходит? Ответ: медиацентричность культуры. Всё транслируется через медиа. Где учёные-гуманитарии на страницах наших главных газет, на порталах главных изданий – где они? Где дмитрии сергеевичи лихачёвы? – Может быть, у нас в России учёные публично не активные, не хотят в СМИ выступать, сидят на кафедрах, воспитывают аспирантов? – Я думаю, что нет. Мы знаем, что есть масса радиостанций, среди которых «Коммерсант FM», «Эхо Москвы», «Русская служба новостей», на которые приглашают учёных для того, чтобы прокомментировать те или иные языковые явления. Но, во-первых, для эфира чаще всего берутся точечные, частные проблемы, во-вторых, не приглашаются эксперты, которые в научной среде являются столпами, авторитетами. Например, где Алпатов, директор Института языкознания? - Журналистская школа умерла? Нет серьезных исследователей? Школа вообще умерла, вуз ещё сопротивляется, вуз ещё дышит. Если говорить о студентах, то они замечательные! Чудесные студенты! Они хотят знать, но им не дают этого. Каждое занятие по стилистике русского языка сопровождается культурно-историческим ликбезом, потому что они не знают, как правильно: Да́шкова или Дашко́ва.  К этому добавлю, что многие люди, которые стоят на учительских, преподавательских местах, тоже уже не знают. Например, в научных журналах можно увидеть: А. Белый. Какой же он А. Белый? Он Андрей Белый, это его псевдоним. Если бы он был Б. Бугаев, тогда бы всё правильно было. Даже библиотека Московского университета называется имени А.М. Горького. Извините, пожалуйста, он А.М. Пешков. Алексей Максимович, но Горький он только Максим. Вот такие вкрапления, которые демонстрируют снижение общего уровня культуры… А дети-то не виноваты, они живут в этом пространстве снижения уровня культуры, поэтому, конечно, в результате мы получаем не самых образованных журналистов.  

– Вечный вопрос: кто виноват, и что делать? – Знаете, вода камень точит. Люди, которые поставлены учить… Я вам так скажу: Бог их поставил на это место. В любом случае, если человек оказался в этом месте и видит свою миссию не в том, чтобы прославиться как учёный, а в том, чтобы образовать тех молодых людей, которые его окружают, – это уже немало, это много. Но, конечно же, нужно выстраивать систему образования, которая, к сожалению, сегодня рушится вместе с институциональной системой науки. – Вы упомянули слово «миссия». Скажите, по-Вашему, мессианство в российской науке, в российской филологии сегодня возможно? – Оно всегда возможно. Это же на самом деле личностная категория. Если человек осознаёт свою миссию, он будет её выполнять. Пусть это будет небольшая миссия – очень маленькая на небольшом участке того большого дела, которое делаем мы все. Я бы сказала, что мессианство неизбежно. Каждый человек выполняет свою миссию, когда просто честно делает своё дело. – А существует ли миссия у русского языка и у русской культуры в современном мире? – Если брать чисто формальный признак, то русский язык – это один из официальных языков ООН, один из шести. Но язык – это ещё и стержень нации, то, что лежит в основании, ставится во главу угла. Осмысливая те события, которые происходят в настоящее время в Европе, – нашествие мигрантов, новое переселение народов, как его ещё называют, видим, что на самом деле это бич Божий. Это очевидно. Для себя я провела параллель с периодом татаро-монгольского ига, со Стоянием на реке Угре, Куликовской битвой. И подумала о том, что каким великим благом для самосохранения нашей цивилизации, которую мы теперь называем отдельной самостоятельной русской цивилизацией, было татаро-монгольское иго. Мы же воспринимаем, что плохо – это только плохо, хорошо – это только хорошо. Между тем Господь и зло во благо обращает и через зло к добру всё равно приводит. И вот это зло страшное, которое терпел народ, через которое он пришёл к единению, оказалось благом для самосохранения, потому что когда в 1480 году произошло окончательное освобождение от этого гнёта, то мы оказались настолько необычными и сильными, что и Европа увидела: Русь – это не захиревшая цивилизация, не захиревшее государство – вдруг исполин восстал из пепла. Вот и сегодняшняя ситуация показывает, что иногда нужно закрыться и подумать. Несмотря на это страшное 300-летнее иго, писались летописи, создавались песнопения, создавалась потрясающая архитектура… – Совершенно уникальная… – Да. Церковная в первую очередь. Хотим мы этого или не хотим, все национальные культуры формировались вокруг той или иной религии. Так вот, оказалось, что создана совершенно уникальная культура, хотя она частично была и утрачена именно за счёт этого ига, но тот осколок, который остался, стал залогом формирования той самой русской цивилизации, о которой мы с вами сегодня говорим. И, конечно, русский язык – ядро этой цивилизации: «вначале было Слово». Более того, мощнейший всплеск русской литературы в XIX веке, русской религиозной философии на рубеже XIX–XX веков – всё воплощалось через слово. Русская культура – это прежде всего культура слова, словесная культура! И эти воплощения – результат особенного, специфического характера развития письменного литературного языка в России. Тут я сошлюсь на Петра Михайловича Бицилли, удивительного учёного, историка, филолога, эмигранта с итальянскими, албанскими, еврейскими корнями, но абсолютно русского человека. Он говорил о том, что огромные пространства России сформировали совершено особенный язык, язык дворянских гнёзд, где и барин, и крестьянин находились в едином сплаве. Не салонный язык Франции, который формировался в разговоре, а именно письменный язык, потому что огромные расстояния России заставляли образованных людей формировать мысль на бумаге, в письме, в переписке, в дневниках. При этом возможности русского языка включали в себя абсолютно всё: диалекты, различные народные говоры, заимствованные выражения – ведь образованная часть общества прекрасно владела, например, тем же французским языком. Кстати, сами французы признавали тогда, что многие народы говорили на французском языке, но лишь русские говорили на нём «подобно ангелам». Сформировался удивительный сплав, тот самый, который мы и называем русским языком и который отражает в себе суть русской цивилизации.

– Как говорит известный историк Александр Боханов, только в России мог существовать русский немец, русский француз… Удивительный сплав, удивительная среда… Почему же тогда сегодня многие современные россияне стесняются своей «русскости»? – Истоки этого стеснения по поводу своей «русскости» идут не из слома 1990-х, а из предыдущей системы, и даже не из советского периода. Как минимум от Петра I, который выбрал для страны не самоназвание Русь, а почему-то взял западноевропейское, точнее, польское – Ро́ссия. Никаких домыслов строить не будем, почему это было сделано. Но то, что именно с тех времён со знаком плюс рассматривалась любая критика именно национального, именно традиционного, – факт. Не так громко, как сейчас, но тем не менее. Советский период подлил масла в огонь: долгие годы формировалась общность «советский народ» и национальность «советский человек». Продвижение национальных культур привело к умалению силы ядра, ядерной культуры – русской культуры, которая вокруг себя всех их сохранила и многим письменность создала. – Народам Северного Кавказа, например. – Ну, не только им. И многие из них сегодня переходят на латиницу, получив когда-то кириллическую форму письменности. Кстати, Николай Сергеевич Трубецкой, выдающийся русский учёный, создатель фонологии, говорил о том, как убог латинский алфавит, который не способен передать все звуки тех языков, которые выбрали его, и насколько совершенна кириллица, которая абсолютно все звуки может передавать практически одной буквой. Так вот, все эти периоды постепенно формировали, выразимся так, умаление русскости. Но я не согласна с тем, что современные россияне стесняются быть русскими, – это не так. Очень многие как раз сегодня и заявляют за границей, что они русские, и надо сказать, что только такая позиция вызывает уважение чужака – англичанина, француза, американца – любого. Более того, мы такие инъекции своей культурой сделали после революции – и Европе, и Америке, и Австралии, – что иностранцы уже воспринимают НАШЕ как свой собственный культурный компонент. Многие современные голливудские актёры – с русскими корнями, хочешь или не хочешь. – Вернёмся к смыслу понятий. Воспринимать реальность максимально объективно человеку мешают языковые подмены. Так? – Так. Например, понятие «толерантность». Толерантность – что это такое? Это неспособность биологического организма противостоять иновлиянию – бактериям, вирусам, микробам и т.д. То есть это не сознательное терпение, а сегодня именно этот смысл пытаются заложить в понятие. Нет. Толерантность – это болезнь. – Когда говорят: будьте толерантны к той или иной нации, человеку – что это в прямом смысле значит? – Вам говорят о том, что вы вообще инвалид и перестаньте сопротивляться… Нам предлагают слово «толерантность» в качестве синонима к слову «терпимость». Но если в слове «терпимость» для русского сознания заложена идея преодоления себя, преодоления своих каких-то плохих, разрушительных качеств, умение принять другого человека и его черты, которые могут тебе не нравиться, но ты должен потерпеть это ради ближнего, то слово «толерантность» в этом смысле для нас ничего не несёт – просто термин, и всё. Но на самом-то деле этот термин не синоним терпимости, это не осознанное уважение к другому человеку, а неспособность противостоять плохому, дурному – вирусу, бактерии, которая тебя же потом и разрушит. Вот это что. – Сколько же таких слов в русском языке, которые не разъяснены… – Думаю, что не так мало. Все эти «киллеры», да? Кто это, киллер? – Убийца. – Вот. В слове «убийца» для нас совершенно очевидно заложена отрицательная коннотация, негативный смысл. Когда мы называем человека убийцей, мы даём ему оценку, и мы знаем, что он совершил какое-то тяжкое преступление, грех. Причём убийца называется убийцей именно тогда, когда он убил человека. А если мы говорим «киллер», мы воспринимаем это как профессию. Ну пошёл, ну выстрелил. Ещё и профессионально стрелять умеет, хорошо владеет оружием – вызывает уважение. Или слово электорат, например. Что это такое? Избиратели. Видите, второе слово – во множественном числе, которое также обладает и единственным числом, то есть это исчисляемое существительное, да ещё и грамматической категорией одушевлённости – каждый избиратель, то есть каждый человек, пришёл на участок и бросил бюллетень. Где вы возьмёте в электорате отдельного человека? Это просто единое целое, масса – безотносительно личности. И таких слов… В основном, конечно, они заимствованные.

– Заимствованные слова убивают русский язык или, наоборот, привносят определённый языковой шарм? – Русский язык такой замечательный, он их – заимствованные слова – все под себя подминает, понимаете? Но должен быть, конечно же, ум в использовании этих слов. Вернёмся к школе: человек, который со школы владеет богатым синонимическим рядом, всеми этими словами пользуется в зависимости от той ситуации и того контекста, которые ему предлагаются жизнью. И «трапезная» он употребляет, и «уборная», и «туалет» в значении «одежда» – для него всё возможно. Или смотрите, вот «Твиттер» – заимствование, обозначающее систему микроблогов в Интернете, социальную сеть. У нас и «твиттернуть» теперь можно, и «твиттерёнок», и «твиттерёныш» есть: русский язык сразу же образует целую группу слов с помощью различных словообразовательных моделей, которые фактически присваивают это слово собственно русскому языку. Но это не значит, что нужно бездумно и бесконечно вливать эти слова, особенно в медийный дискурс. Опять же к школе возвращаемся. В школе нужно учить детей русскому языку. Пока есть носители  хорошего языка, пока они живы, пока они говорят на этом языке и пока читают Тургенева, Бунина, Пушкина, Достоевского, Соловьёва, Ильина, «Повесть временных лет» и «Слово о законе и благодати». Никакой «Твиттер» и никакой «электорат», конечно, не победят русский язык. Но сознание могут изменить. – Меняют уже? – Боюсь, что да. – Как Вы считаете, национальная элита Российской Федерации это понимает? – Для этого надо в душу каждому заглянуть… У меня складывается впечатление, что если кто-то из представителей элиты это и понимает, то таких очень мало. Это отдельные лица. Сама система не позволяет им это понимание в политике проявлять. – Почему же? Они что, не учились в школе, не читали классиков? В них же должен быть заложен так называемый русский генетический код? – Ещё Достоевский сказал, что русский человек – это православный человек. Хотим мы этого или нет. Он может быть якутом, он может быть татарином, он может быть мордвином, но это русский человек. И даже тот человек, который по рождению относится, скажем, к мусульманскому миру, но испокон веков его предки жили в России, – тоже русский, потому что умеет сопереживать. Он настолько привык к православной среде, которая его окружает, что для него это становится органичным. Русский человек – очень жертвенный человек. Я где-то уже писала о том, что один из представителей японской культуры, ректор Токийского института иностранных языков, рассказывал, что не гостеприимство, не открытость, а самопожертвование – основная черта русского человека. И дело в том, что это самопожертвование было сформировано и взращено в нас именно православной культурой. – Вернёмся к элите. – Есть элита и лжеэлита. Сегодняшняя элита, боюсь, уже лжеэлита. У меня однажды возникла идея – но, к сожалению, это не коммерческий проект – создать программу на телевидении, которая так и называлась бы: «Элита». Идея очень простая – рассказывать о музейных, библиотечных работниках, о школьных учителях… О провинциальных подвижниках нашей культуры. Они и есть элита нашего общества. Элита – это не те, кто управляет государством и торгует воздухом в виде финансов.

– Управляет политическая номенклатура. – Да, так более точно. Элита – это та часть общества, которая является носителем традиционных ценностей, традиционных воззрений на жизнь, государство, на жизнь народа и нации, на культуру, на образование – на все сферы жизни СВОЕЙ нации, безотносительно включённости её в современное мировое сообщество, как сейчас говорят. Это та национально ориентированная часть общества, которая способна сохранять и продвигать именно национальные ценности в своём государстве. Сегодня у нас среди политиков таких практически нет. И в этом смысле те люди, которые за нищенскую зарплату сегодня сидят в плохо отапливаемых музеях и библиотеках, но продолжают питать и чистить этот ручеёк национальной культуры, и есть элита… Элиты должны быть носителями высокой культуры русского литературного языка. То есть они сами должны говорить на хорошем красивом языке. Это риторический принцип, и я всегда говорю об этом: в Древней Греции риторический класс был высшим. Риторический класс готовил свободного гражданина к свободной публичной политической деятельности. Но важнейшим условием для этого было наличие высоких моральных и нравственных личных качеств у этого свободного гражданина. Элиты должны заниматься охранением языка. Здесь я всегда привожу в пример французов. Да, у них есть проблемы с национальной самоидентификацией. И мы это все наблюдаем. Но у французов есть закон о французском языке. А у нас нет такого закона. – Как Вы относитесь к русскому мату? – Я категорически отрицательно отношусь к русскому мату. – Русский мат – помните, была такая популярная точка зрения – это тоже наше национальное достояние: я не ругаюсь матом, я на нём разговариваю… – Это же шутка Михаила Задорнова о том, что только русский человек может стоять и материться на закат, и все, извините, не смеются, а ржут над этим. Может быть, это и смешно, смех над собой – это совсем не плохо, но это смех сквозь слёзы. Валентин Непомнящий, замечательный русский филолог, литературовед, выдающийся пушкинист, в своих дневниках ещё в далёкие 60–70-е годы говорил, что в русском человеке очень остро присутствует ощущение святости, и отношение к матери как к святыне – характерная черта русского человека. И тем более кощунственной, более отвратительной и мерзкой, по его мнению, воспринимается матерная брань, которая как раз и оскверняет священное имя матери. Это, кстати, движения одного и того же порядка – десакрализация священного. Но  уже не просто умаление, а сведение его до низкого, похабного. Разрушение человека, который пользуется этими лексемами, неизбежно – рано или поздно – происходит. Мат – это воздействие зла на душу человека, и через эти слова мы поругаем Бога-Слово, Логос. Фактически мы опять гвозди в Него забиваем.

– Ирина Васильевна, как автор книг по риторике скажите: что такое риторика для русского человека? – В нашем разговоре мы фактически прошли полный цикл: снова вернулись к теме информационной войны. В современной России, которая находится в состоянии информационной войны, нужно не просто говорить о риторике – о ней нужно кричать. Я сейчас не буду говорить об истории риторики. Она прошла очень длительный путь и у нас, и в западноевропейских странах. У неё были этапы подъёма и этапы спада. У нас есть своя традиционная русская риторика: одна лишь «Риторика» знаменитого Николая Кошанского чего стоит! А «Риторика» Ломоносова! У нас есть великолепное судебное красноречие: Сергеич, Плевако, Кони – великие юристы. Совершенно блистательное академическое красноречие: вспомним Тимофея Николаевича Грановского. Но дело в том, что в русской языковой традиции сложилось и отрицательное осмысление риторики – риторика как краснобайство. Между тем риторика – это не просто умение красиво говорить. Это такой свод, система определённых правил, норм – не просто лингвистических, а этических и лингвистических, – который очень чётко характеризует поведение того, кто создаёт речь, – ритора, оратора – и его отношение к аудитории. В риторике очень чётко определено, что есть понятие этического риторического идеала. У каждого народа этот этический риторический идеал свой: есть русская риторика, есть японская риторика, есть английская риторика, американская, французская и т.д. Она обязательно формируется теми же самыми национально-культурными стереотипами, традициями, нормами. Однако здесь нужно уметь отслеживать лексическую наполненность. Как? Для этого нужно образовываться. Сегодня идёт активная подмена русского риторического идеала англо-саксонским. И, понимая это, зная это, мы просто обязаны ввести курс риторики в образовательную систему. Если не целиком, то хотя бы предметы риторического знания. Даже если человек не научится сам создавать качественные красивые тексты, эти знания помогут ему правильно идентифицировать те тексты, которые ему предлагают средства массовой информации, он сможет защитить себя от манипуляции. А значит, сохранить свою национально-культурную идентичность.

 

Материал взят с сайта: menswork.ru